Вячеслав володин о причинах и следствиях его демонизации. Смотрите, кто придет: стали известны кандидаты на ключевые посты в будущем правительстве Дмитрия Медведева Победила, да

Утром 27 февраля я проснулся от звонка швейцара, который пришел сказать, что в казарме Волынского полка происходит что-то неладное. Окно моей квартиры - на углу Бассейной улицы и Парадного переулка - выходило в короткий переулок, в конце которого помещались ворота полка. Ворота были открыты; во дворе кучки солдат что-то кричали, волновались, размахивали руками. После событий последних дней в этом не было ничего неожиданного. Но сразу почувствовалось, что события эти вступают в новую стадию.

Раздался звонок из Таврического дворца. Председатель созывал членов Думы на заседание. С вечера члены сеньорен-конвента знали, что получен указ о перерыве заседаний Государственной Думы. Ритуал заседания был тоже установлен накануне: решено было выслушать указ, никаких демонстраций не производить и немедленно закрыть заседание. Конечно, в казарме Волынского полка ни о чем этом не знали. Волнения происходили совершенно независимо от судьбы Государственной Думы.

Я пошел в Думу обычным путем, по Потемкинской улице. Жена меня провожала. Улица была пустынна, но пули одиночных выстрелов шлепались о деревья и о стены дворца. Около Думы никого еще не было; вход был свободен. Не все собиравшиеся депутаты были осведомлены о том, что предстояло.

Заседание состоялось, как было намечено: указ прочитан при полном молчании депутатов и одиночных выкриках правых. Самоубийство Думы совершилось без протеста.

Но что же дальше? Нельзя же разойтись молча - после молчаливого заседания! Члены Думы, без предварительного сговора, потянулись из залы заседания в соседний полуциркульный зал. Это не было ни собрание Думы, только что закрытой, ни заседание какой-либо из ее комиссий. Это было частное совещание членов Думы. К собравшимся стали подходить и одиночки, слонявшиеся по другим залам. Не помню, чтобы там председательствовал Родзянко; собрание было бесформенное; в центральной кучке раздались горячие речи. Были предложения вернуться и возобновить формальное заседание Думы, не признавая указа (М.А.Караулов), объявить Думу Учредительным Собранием, передать власть диктатору (ген. Маниковскому), взять власть собравшимся и создать свой орган, - во всяком случае, не разъезжаться из Петербурга. Я выступил с предложением - выждать, пока выяснится характер движения, а тем временем создать временный комитет членов Думы «Для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями». Эта неуклюжая формула обладала тем преимуществом, что, удовлетворяя задаче момента, ничего не предрешала в дальнейшем. Ограничиваясь минимумом, она все же создавала орган и не подводила думцев под криминал. Раздались бурные возражения слева; но собрание в общем уже поколебалось, и после долгих споров мое компромиссное предложение было принято, и выбор «временного комитета» поручен совету старейшин. Это значило - передать его блоку. В третьем часу дня старейшины выполнили поручение, наметив в комитет представителей блоковых партий - и тем, надо прибавить, предрешив отчасти состав будущего правительства. В состав временного комитета вошли, во-первых, члены президиума Думы (Родзянко, Дмитрюков, Ржевский) и затем представители фракций: националистов (Шульгин), центра (В.Н.Львов), октябристов (Шидловский), к.д. (Милюков и Некрасов, товарищ председателя); присоединены, в проекте, и левые: Керенский и Чхеидзе. Проект старейшин был провентилирован по фракциям и доложен собравшимся в полуциркульном зале. К вечеру, когда выяснился состав временного комитета, выяснился и революционный характер движения - и комитет решил сделать дальнейший шаг: взять в руки власть. Намечен был и состав правительства; но так как, по списку блока, премьером был намечен кн. Львов, то формальное создание правительства отложено до его приезда, по срочной телеграмме, в Петербург. В ожидании этого момента временный комитет занялся восстановлением административного аппарата и разослал комиссаров Думы во все высшие правительственные учреждения.

Пока принимались все эти меры к созданию новой власти, физиономия Таврического дворца успела совершенно измениться...

После полудня за воротами дворца скопилась уже многочисленная толпа, давившая на решетку. Тут была и «публика», и рабочие, и солдаты. Пришлось ворота открыть, и толпа хлынула во дворец. А к вечеру мы уже почувствовали, что мы не одни во дворце - и вообще больше не хозяева дворца. В другом конце дворца уже собирался этот другой претендент на власть, Совет рабочих депутатов, спешно созванный партийными организациями, которые до тех пор воздерживались от возглавления революции. Состав Совета был тогда довольно бесформенный; кроме вызванных представителей от фабрик, примыкал, кто хотел, а к концу дня пришлось прибавить к заголовку «Совет рабочих» также слова «и солдатских» депутатов. Солдаты явились последними, но они были настоящими хозяевами момента. Правда, они сами того не сознавали и бросились во дворец не как победители, а как люди, боявшиеся ответственности за совершенное нарушение дисциплины, за убийства командиров и офицеров. Еще меньше, чем мы, они были уверены, что революция победила. От Думы, как тот офицер караула, они ждали не признания, а защиты. И Таврический дворец к ночи превратился в укрепленный лагерь. Солдаты привезли с собой ящики пулеметных лент, ручных гранат; кажется, даже втащили и пушку. Когда где-то около дворца послышались выстрелы, часть солдат бросилась бежать, разбили окна в полуциркульном зале, стали выскакивать из окон в сад дворца. Потом, успокоившись, они расположились в помещениях дворца на ночевку. Появились радикальные барышни и начали угощать солдат чаем и бутербродами. Весь зал заседаний, хоры и соседние залы были наполнены солдатами. Потом в зале заседаний, вперемежку с солдатами, открылись заседания «Совета р. и с, депутатов». У него были свои заботы. Пока мы принимали меры к сохранению функционирования высших государственных учреждений, Совет укреплял свое положение в столице, разделив Петербург на районы. В каждом районе войска и заводы должны были выбрать своих представителей; назначены были «районные комиссары для установления народной власти в районах», и население приглашалось «организовать местные комитеты и взять в свои руки управление местными делами». Временный комитет Думы был оттеснен в далекий угол дворца, по соседству с кабинетом председателя. Но для нужд текущего дня обеим организациям, думской и советской, пришлось войти в немедленный контакт. Помещения думских фракций были заняты соединенными комиссиями. А.И.Шингарев сделался председателем продовольственной комиссии, назначенной Советом; наш спутник по путешествию, полковник Энгельгарт, кооптированный временным комитетом Думы, засел вместе с левыми, Пальчинским и Федоровским, в военной комиссии. Ряд других комиссий: юридическая, по приему арестованных, по внутреннему распорядку дворца были организованы при участии к.д. Ичаса. Бывшие министры или Приходили сами в Думу (как Протопопов) или приводились туда арестованными. Тут случился характерный эпизод с Керенским, который спешил выступить в своей роли товарища председателя Совета депутатов и кандидата на пост министра юстиции. Студенты с саблями привели Щегловитова, и Родзянко хотел, по-видимому, его отпустить. Вызванный по требованию студентов Керенский, несмотря на возражения Родзянки, объявил его арестованным «раньше создания временного комитета Думы» и велел отвести на ночлег в министерский павильон Думы. Оттуда все арестованные министры и другие лица были на следующий день переведены в Петропавловскую крепость.

На следующий день, 28 февраля, положение окончательно выяснилось. Мы были победителями. Но кто - «мы»? Масса не разбиралась. Государственная Дума была символом победы и сделалась объектом общего паломничества. Дума, как помещение - или Дума, как учреждение? Родзянко хотел понимать это, конечно, в последнем смысле и уже чувствовал себя главой и вождем совершившегося. На его последнюю телеграмму царю, что «решается судьба родины и династии», он получил 28 февраля ответ, разрешавший ему лично сформировать ответственное министерство. Вплоть до 2 марта он в телефонном разговоре с ген. Рузским держался за это предложение и объявлял, что «до сих пор верят только ему и исполняют только его приказания», ~ хотя в то же время и признавался, что «сам висит на волоске, власть ускользает у него из рук и он вынужден был ночью на 2-е назначить Временное правительство». Только в виде информации он передал Рузскому о «грозных требованиях отречения (царя) в пользу сына при регентстве Михаила Александровича». Вплоть до 3 час. 45 мин. 2 марта царь готов был отослать телеграмму в этом смысле, подчиняясь советам начальников фронтов. События развертывались быстро и оставляли позади всю эту путаницу. <...>

В Петербурге ночь на 3 марта, в ожидании царского отречения, прошла очень тревожно. Около 3 часов ночи мы получили в Таврическом дворце первые известия, что царь отрекся в пользу великого князя Михаила Александровича. Не имея под руками текста манифеста имп. Павла о престолонаследии, мы не сообразили тогда, что самый акт царя был незаконен. Он мог отречься за себя, но не имел права отрекаться за сына. Несколько дней спустя я присутствовал на завтраке, данном нам военным ведомством, и возле меня сидел великий князь Сергей Михайлович. Он сказал мне в разговоре, что, конечно, все великие князья сразу поняли незаконность акта императора. Если так, то, надо думать, закон о престолонаследии был хорошо известен и венценосцу. Неизбежный вывод отсюда - что, заменяя сына братом, царь понимал, что делал. Он ссылался на свои отеческие чувства - и этим даже растрогал делегатов. Но эти же отеческие чувства руководили царской четой в их намерении сохранить престол для сына в неизменном виде. И в письмах императрицы имеется место, в котором царица одобряет решение царя, как способ - не изменить обету, данному при короновании. Сопоставляя все это, нельзя не прийти к выводу, что Николай II здесь хитрил, - как он хитрил, давая октябрьский манифест. Пройдут тяжелые дни, потом все успокоится, и тогда можно будет взять данное обещание обратно. Недаром же Распутин обещал сыну благополучное царствование...

Но и независимо от всех этих соображений, пришедших позднее, замена сына братом была, несомненно, тяжелым ударом, нанесенным самим царем судьбе династии - в тот самый момент, когда продолжение династии вообще стояло под вопросом. К идее о наследовании малолетнего Алексея публика более или менее привыкла: эту идею связывали, как сказано выше, с возможностью эволюции парламентаризма при слабом Михаиле. Теперь весь вопрос открывался вновь, и все внимание сосредоточивалось на том, как отнесется великий князь к своему назначению. Родзянко и Львов ждали в военном министерстве точного текста манифеста, чтобы выяснить возможность его изменения. В здании Думы министры и временный комитет принимали меры, чтобы связаться с Михаилом Александровичем и устроить свидание с ним утром. Выяснились сразу два течения - за и против принятия престола великим князем. Конечно, за этим разногласием стоял принципиальный вопрос - о русском государственном строе. Один ночной эпизод меня в этом окончательно убедил. Мы сидели втроем в уголке комнаты: я, Керенский и Некрасов. Некрасов протянул мне смятую бумажку с несколькими строками карандашом, на которой я прочел предложение о введении республики. Керенский судорожно ухватился за кисть моей руки и напряженно ждал моего ответа. Я раздраженно отбросил бумажку с какой-то резкой фразой по адресу Некрасова. Керенский грубо оттолкнул мою руку. Он еще вечером объявил себя республиканцем в Совете р. и с. депутатов и подчеркнул свою роль «заложника демократии». Начался нервный обмен мыслей. Я сказал им, что буду утром защищать вступление великого князя на престол. Они заявили, что будут настаивать на отказе. Выяснив, что никто из нас не будет молчать, мы согласились, что будет высказано при свидании только два мнения: Керенского и мое - и затем мы предоставим выбор великому князю. При этом было условлено, что, каково бы ни было его решение, другая сторона не "будет мешать и не войдет в правительство. Утром вернулись делегаты из Пскова. Я успел предупредить Шульгина по телефону на станции о петербургских настроениях. Гучков прямо прошел в железнодорожные мастерские, объявил рабочим о Михаиле - и едва избежал побоев или убийства.

Свидание с великим князем состоялось на Миллионной, в квартире кн. Путятина. Туда собрались члены правительства, Родзянко и некоторые члены временного комитета. Гучков приехал позже. Входя в квартиру, я столкнулся с великим князем, и он обратился ко мне с шутливой фразой, не очень складно импровизированной: «А что, хорошо ведь быть в положении английского короля. Очень легко и удобно! А?». Я ответил: «Да, ваше высочество, очень спокойно править, соблюдая конституцию». С этим мы оба вошли в комнату заседания. Родзянко занял председательское место и сказал вступительную речь, - мотивируя необходимость отказа от престола! Он был уже, очевидно, распропагандирован - отнюдь не в идейном смысле, конечно. После него в том же духе говорил Керенский. За ним наступила моя очередь. Я доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть - и что она может быть такой только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия. Одно Временное правительство, без опоры на этот символ, просто не доживет до открытия Учредительного Собрания. Оно окажется утлой ладьей, которая потонет в океане народных волнений. Стране грозит при этом потеря всякого сознания государственности и полная анархия. Вопреки нашему соглашению, за этими печами полился целый поток речей - и все за отказ от престола. Тогда, вопреки страстному противодействию Керенского, я просил слова для ответа - и получил его. Я был страшно взволнован неожиданным согласием оппонентов - всех политических мастей. Подошедший Гучков защищал мою точку зрения, но слабо и вяло. К этому моменту относится импрессионистское описание Шульгина, из которого я позволю себе привести несколько строк. «Это была как бы обструкция... Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столько учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возражавших ему, обрывал Родзянку, Керенского, всех... Белый как лунь, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он каркал хрипло». Следует набор отрывочных фраз, отчасти взятых из моей первой речи. «Если это можно назвать речью, эта речь его была потрясающей»... Внешняя сторона здесь схвачена верно; но, конечно, Шульгин немножко преувеличил. В моем «карканье» была все-таки система. Я был поражен тем, что мои противники, вместо принципиальных соображений, перешли к запугиванию великого князя. Я видел, что Родзянко продолжает праздновать труса. Напуганы были и другие происходящим. Все это было так мелко в связи с важностью момента... Я признавал, что говорившие, может быть, правы. Может быть, участникам и самому великому князю грозит опасность. Но мы ведем большую игру - за всю Россию - и мы должны нести риск, как бы велик он ни был. Только тогда с нас будет снята ответственность за будущее, которую мы на себя взяли. И в чем этот риск состоит? Я был под впечатлением вестей из Москвы, сообщенных мне только что приехавшим оттуда полковником Грузиновым: в Москве все спокойно и гарнизон сохраняет дисциплину. Я предлагал немедленно взять автомобили и ехать в Москву, где найдется организованная сила, необходимая для поддержки положительного решения великого князя. Я был уверен, что выход этот сравнительно безопасен. Но если он и опасен - и если положение в Петрограде действительно такое, то все-таки на риск надо идти: это - единственный выход. Эти мои соображения очень оспаривались впоследствии. Я, конечно, импровизировал. Может быть, при согласии, мое предложение можно было бы видоизменить, обдумать. Может быть, тот же Рузский отнесся бы иначе к защите нового императора, при нем же поставленного, чем к защите старого... Но согласия не было; не было охоты обсуждать дальше. Это и повергло меня в состояние полного отчаяния... Керенский, напротив, был в восторге. Экзальтированным голосом он провозгласил: «Ваше высочество, вы - благородный человек! Теперь везде буду говорить это!»

Великий князь, все время молчавший, попросил несколько минут для размышления. Уходя, он обратился с просьбой к Родзянко поговорить с ним наедине. Результат нужно было, конечно, предвидеть. Вернувшись к депутации, он сказал, что принимает предложение Родзянки. Отойдя ко мне в сторону, он поблагодарил меня за «патриотизм», но... и т.д. Перед уходом обе стороны согласились поддерживать правительство, но я решил не участвовать в нем.

Ряд других комиссий: юридическая, по приему арестованных, по внутреннему распорядку дворца были организованы при участии к. - д. Ичаса. Бывшие министры или приходили сами в Думу (как Протопопов) или приводились туда арестованными. Тут случился характерный эпизод с Керенским, который спешил выступить в своей роли товарища председателя Совета депутатов и кандидата на пост министра юстиции. Студенты с саблями привели Щегловитова, и Родзянко хотел, по-видимому, его отпустить. Вызванный по требованию студентов Керенский, несмотря на возражения Родзянкя, объявил его арестованным, «раньше создания временного комитета Думы» и велел отвести на ночлег в министерский павильон Думы. Оттуда все арестованные министры и другие лица были на следующий день переведены в Петропавловскую крепость.

Но кто – «мы»? Масса не разбиралась. Государственная Дума была символом победы и сделалась объектом общего паломничества. Дума, как помещение – или Дума, как учреждение? Родзянко хотел понимать это, конечно, в последнем смысле и уже чувствовал себя главой и вождем совершившегося. На его последнюю телеграмму царю, что «решается судьба родины и династии», он получил 28 февраля ответ, разрешавший ему лично сформировать ответственное министерство. Вплоть до 2 марта он в телефонном разговоре с ген. Рузским держался за это предложение и объявлял, что «до сих пор верят только ему и исполняют только его приказания», – хотя в то же время и признавался, что «сам висит на волоске, власть ускользает у него из рук и он вынужден был ночью на 2-ое назначить Временное правительство». Только в виде информации он передал Рузскому о «грозных требованиях отречения (царя) в пользу сына при регентстве Михаила Александровича».

Вплоть до 3 1 / 2 часов 2 марта царь готов был отослать телеграмму в этом смысле, подчиняясь советам начальников фронтов. События развертывались быстро и оставляли позади всю эту путаницу. Тем не менее, в течение этих {297} дней фикция победы Государственной Думы, как учреждения, поддерживалась ее председателем.

Действительно, весь день 28 февраля был торжеством Государственной Думы, как таковой. К Таврическому дворцу шли уже в полном составе полки, перешедшие на сторону Государственной Думы, с изъявлениями своего подчинения Государственной Думе. Навстречу им выходил председатель Думы, – правда, чередовавшийся с депутатами, из числа которых на мою долю выпала значительная часть этих торжественных приемов и соответственных речей. Приехали ко мне офицеры одного из полков с специальной просьбой съездить с ними в казармы и сказать приветственную речь. Я поехал. Меня поместили на вышке, кругом которой столпился весь полк. Мне пришлось кричать сверху, чтобы меня могли услышать. Я поздравил полк с победой, но прибавил, что предстоит еще ее закрепить; что для этого необходимо сохранить единение с офицерством, без которого они рассыпятся в пыль, и воздержание от всяких праздничных увлечений. Наш праздник – впереди. Прием был самый горячий, и офицеры остались довольны. Конечно, тут действовала не столько моя речь, сколько факт прибытия к полку видного члена Государственной Думы. Голос мой сильно пострадал от этого и других таких же усилий.

Но в помещении Думы еще предстояло устранить допущенную Родзянкой двусмысленность. Временный комитет существовал независимо от санкции председателя, и так же независимо он, а не председатель, наметил состав Временного правительства. Не он, а кн. Львов должен был это правительство возглавить, а не «назначить». Роли блока, председателя и намеченного премьера были определены окончательно, – как и решение династического вопроса. Оставалось лишь выполнить намеченное. Но как примирить это с позицией председателя, поддержанной нашим же признанием роли Думы, как учреждения? Это оставалось тревожной задачей, которая должна была быть разрешена немедленно, – до приезда кн. Львова. А Родзянко явно тянул {298} и колебался, в очевидном расчете нас как-то перехитрить.

Необходимо было как можно скорее выяснить его отношение к уже принятым мерам: правам временного комитета и состава Временного правительства. Я решился воспользоваться для этого моментом, когда Родзянко вернулся к нам из поездки в Мариинский дворец с известием, что Совет министров ушел в отставку. Произошла следующая сцена, которую я запомнил во всех подробностях. «Михаил Владимирович, – говорю я председателю, – надо решаться». Я разумел, конечно: решиться окончательно признать революцию, как совершившийся факт. Родзянко попросил четверть часа на размышление и удалился в свой кабинет. Мы сидели группой у дверей кабинета, ожидая ответа.

В эти минуты тягостного ожидания раздался телефонный звонок. Спрашивали полковника Энгельгарта. Наш коллега подошел к телефону. Из Преображенского полка: «Преображенский полк отдает себя в распоряжение Государственной Думы». У членов комитета отлегло от сердца. «Передайте немедленно Михаилу Владимировичу это сообщение, полковник». Энгельгарт уходит в кабинет. Комитет напряженно ждет, какое впечатление произведет это известие на старого гвардейца. Наконец, Родзянко выходит и садится к столу. «Я согласен», говорит он, повышая голос и стараясь придать ему максимальную значительность: «Но – только под одним условием. Я требую, – и это относится особенно к вам, Александр Федорович (Керенский), чтобы все члены комитета (о правительстве не упоминалось) безусловно и слепо подчинялись моим распоряжениям»...

Мы остолбенели. До такой степени и тон, и содержание ультиматума Родзянки не подходили к сложившемуся положению. Этой степени подчинения не требовал даже Штюрмер от своего Совета министров... С нами говорил диктатор русской революции!

Будущий диктатор Керенский сдержался и скромно напомнил, что он всё-таки состоит товарищем председателя Совета рабочих депутатов. Остальные молчали. Но мы знали Родзянку: «Вскипел Бульон, потек во храм»! Как ни как, соглаcие было дано, а {299} завтра, 1 марта, приедет кн. Львов, и всё войдет в намеченные рамки. Георгии Евгеньевич, действительно, приехал – и после полудня пробрался в помещение Таврического дворца. Мы почувствовали себя, наконец, au complet (В полном составе.); временный комитет и правительство собрались для предварительного обмена мнений. Я не помню содержания беседы: едва ли она и сосредоточивалась на специальных вопросах. Но хорошо помню произведенное на меня, а вероятно и на других, впечатление. Мы не почувствовали перед собой вождя. Князь был уклончив и осторожен: он реагировал на события в мягких, расплывчатых формах и отделывался общими фразами.

В конце совещания ко мне нагнулся И. П. Демидов и спросил на ухо: «ну, что? ну, как?» Я ему с досадой ответил одним словом, – тоже на ухо: «шляпа»! Не знаю выражало ли это то, что я чувствовал.

Я, во всяком случае, был сильно разочарован. Я знал князя очень мало и поверхностно. Другие знали еще меньше и поверили моему выбору на слово. Я как бы являлся ответственным лицом за выбор... В. В. Шульгин писал потом: кн. Львов «непререкаемо въехал на пьедестал премьера в милюковском списке». А мой друг Набоков, тоже позднее, писал: «он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи». Когда друзья его спрашивали, как он мог согласиться, он, потупившись, отвечал: «Я не мог не пойти»... Что это был за человек, бывший незаменимым для «дела» и оказавшийся непригодным для «политики»?

Было бы, конечно, нелепо обвинять кн. Львова за неудачу революции. Революция – слишком большая и сложная вещь. Но мне казалось, что я имею право обвинять его за неудачу моей политики в первой стадии революции. Или, наконец, обвинять себя за неудачу выбора в исполнители этой политики? Но я не мог выбирать, как и он «не мог не пойти».

Что же, спрашивал себя В. В. Шульгин: был лучше Родзянко? И он правильно отвечал, как и я: нет, Родзянко был невозможен, – ему «не позволили бы левые!» А нам, кадетам, {300} имевшим «все же кой-какую силу», могли бы «позволить»? В обнаженном виде к этому сводился весь вопрос. Мой ответ выяснится из дальнейшего.

Во всяком случае, я не хотел бы быть несправедливым к кн. Львову. Прежде чем писать следующие строки, я прочел подробную биографию Львова, написанную его ближайшим сотрудником Т. И. Полнером, – и написанную с любовью и с глубоким уважением к личности своего героя. Он ищет тоже объяснений, но не оправданий. Позволю себе взять оттуда несколько штрихов, мне до тех пор неизвестных.

Первые 10 лет жизни князь Львов провел в деревне, в атмосфере семейной любви и доброжелательства к крестьянам. За это время он узнал сельский быт, так сказать, изнутри, мог говорить с мужиком его языком и знал все его особенности и нужды. В последующем 20 лет он провел на службе в земских учреждениях – и там осмыслил свои детские впечатления. По-славянофильски он ценил «народную душу», по Константину Аксакову конструировал русскую историю. Отношение к крестьянам выражалось старой формулой: «мы – ваши, вы – наши». Отношение к государству – по аксаковской же формуле: власть монарху, но мнение – «земле». Зла русской жизни он органически не мог и не хотел видеть и от него отталкивался, поскольку соприкасался с ним. Он брал действительность, как данное, и из него извлекал наибольшее добро – не путем борьбы, а путем приспособления, «Всё образуется» благодаря народной мудрости: к этому сводилась его философия. Те, кто сверху, – только мешают ей проявиться. Достаточно поговорить по душе, пошутить, посмеяться, и лучше всяких приказов дело будет сделано. Собеседник будет вашим.

Формальная наука не пошла князю впрок. Он возненавидел классицизм и просидел по два года в двух классах гимназии. Он избрал юридический факультет, как «самый легкий», и приезжал из деревни в университет, только чтобы сдавать экзамены. Зато практические, прикладные знания, нужные для деревни, он старался усвоить во всех деталях, чтобы применять их к {301} жизни, как на сельском сходе, так и в своем «дворянском гнезде», Поповке.

При отце Поповка прошла через искус дворянского оскудения, но была восстановлена деловитостью сына. В городской среде и в культурном обществе Львов уходил в себя, не блистал красноречием, не вступал в споры и производил даже на ближайших товарищей молодости, как гр. Д. Олсуфьев, впечатление человека хитрого и себе на уме. В других и в самом себе он ценил тип «деляги», не любил распоряжений сверху и «статистики», недоверчиво относился к «бюрократии» и к официальному законодательству. Народ сам все устроит; он знает, что ему нужно.

К общественной деятельности кн. Львов подошел при посредстве земства – и вложил в нее все, тогда уже вполне сложившиеся, черты своей личности. Земская работа шла тогда под флагом либерализма. Но Львов оставался чужд политике и сосредоточил свою деятельность в той части работы, которую наш сатирик зло, но несправедливо, осмеял прозвищем «лужения умывальников». В этой деловой работе Львов развертывался вовсю и был сам собой. Он проявлял необычайную изобретательность, кипучую энергию, знание жизни и уменье собрать у себя молодежь, действуя не приказом, а примером, лаской и шуткой. Он был при этом чрезвычайно прост и обходителен: никакого начальственного тона. Наступила открытая борьба с правительством; Львов по кадетскому списку прошел в обе первые Думы, но пользовался депутатским званием не для боевых выступлений, а для того, чтобы продвинуть те же свои деловые предприятия. Для меня он прошел бледной тенью и не оставил никаких воспоминаний.

Он вспоминал, правда, что в Выборге мы ночевали на одной кровати; но это было немудрено, так как кроватью был пол, и все лежали вповалку. Из Выборга он уехал, не подписав воззвания; и его не осуждали. Все свои привычки он перенес и в руководство земской организацией, когда началась война. «Политику» тогда делало правительство; он защищал от «политики» свое «дело». Когда, помимо деловых препятствий, усилились и политические преследования, тон общественных {302} организаций, как мы видели, стал подниматься. Поднимался и тон выступлений кн. Львова: различить политику от дела становилось уже трудно. Но, и говоря о «принятии на себя ответственности», Львов продолжал возлагать надежду на «народную душу», которая «всегда выводила страну из опасности». «Только высокий подъем духа народного, только национальный подвиг могут спасти наше погибающее отечество», писал он в непроизнесенной речи. Однако, события опережали славянофильскую лирику. Кн. Львов «с некоторым недоумением» говорил: «я чувствую, что события идут через мою голову».

Со всех сторон его выдвигали в спасители родины. Он пропустил момент сказать «решительное: нет». «К половине 1916 г. он «окончательно сдался», говорит его биограф. «О революции он не думал», представляя себе судьбы России в виде монархии с министерством, ответственным перед законно-избранным народным представительством. Это была позиция «блока». Но о путях и способах добиться этого он не имел никакого представления. А у блока была уже намечена своя тактика. Таким мы его пригласили в премьеры. Он «не мог не пойти»... Приехав, он, по своему обычаю, начал присматриваться, Отсюда и та неопределенность, которая, при первой встрече, вызвала мою досаду. Мы не знали, «чьим» он будет, но почувствовали его не «нашим».

Ждать, однако же, было некогда. Новая власть была создана. Теоретизировать было рано в те моменты, но очевидность была у всех на глазах. Нужно было немедленно вступать в управление государством и определить, хотя бы вчерне, свои отношения к другим факторам положения: к Думе, к Совету рабочих депутатов, к царю. Из своего тесного уголка в Таврическом дворце каждый министр входил в связь с персоналом своего министерства. Ко мне явились служащие министерства иностранных дел. H. H. Покровский просил оставить его в помещении, пока он найдет квартиру. Я тем охотнее согласился, что не собирался переезжать. Пришел французский посол Палеолог и очень настаивал, чтобы в нашей декларации мы заявили о верности союзникам. Я ему обещал это. Принесли мне бумажку за {303} подписью четырех великих князей: они соглашались на ответственное министерство. Они запоздали, и я сказал принесшим: это интересный исторический документ – и положил бумажку в портфель. Подписавшие были очень обижены моим невниманием.

Родзянко остался вне власти. Но он продолжал быть председателем Думы, не распущенной, а только отсроченной царским указом. Он пытался считать Думу не только существующей, но и стоящей выше правительства. Но это была Дума «третьего июня», – Дума, зажатая в клещи прерогативами «самодержавной» власти, апрельскими основными законами 1906 года, «пробкой» Государственного Совета, превратившегося в «кладбище» думского законодательства. Можно ли было признавать это учреждение фактором сложившегося положения?

Дума была тенью своего прошлого. К тому же, срок ее избрания наступал в том же году. Временное правительство потом решило выдавать до этого срока содержание депутатам и не возражало против созыва председателем ее наличного состава. Но это и все, что осталось от Думы после того, как она послужила символом революции в первые дни образования власти. Родзянке, конечно, трудно было стать на эту точку зрения. Не знаю, когда именно он составил свою собственную теорию, изложенную в его воспоминаниях. Но основные ее черты он относит к описываемому моменту, утверждая, что его план был немедленно созвать Думу, как учреждение. «Государственная Дума... явилась бы носительницей верховной власти и органом, перед которым Временное правительство было бы ответственным. Таков был проект председателя Государственной Думы. Но этому проекту решительно воспротивились, главным образом, деятели кадетской партии». Родзянко, конечно, имеет в виду меня, ее «лидера», и мои возражения, только что приведенные. Я не помню, чтобы я излагал их ему лично; но мое мнение было ему известно, и оно стало мнением блока. Кн. Львов только к нему присоединился. Родзянко очень ошибался, полагая, что слабость Временного правительства зависела от того, что оно не {304} возглавило себя Государственной Думой. Он сам признает тут же, что это послужило бы лишь источником еще большего ослабления. Но его ошибка шла дальше. Он не понимал того основного положения социалистов, о котором я не раз упоминал здесь: по их теории, русская революция должна была быть «буржуазной», и, сохраняя «чистоту риз», они принципиально не хотели входить в состав этого правительства. Мы их включили в состав нашего правительства, как представителей левых фракций Думы, – и очень дорожили их участием.

Но Чхеидзе, председатель Совета рабочих депутатов, отказался. Керенский, товарищ председателя Совета, лично приглашенный, дорожил министерским постом, как козырем в своей игре, и, можно сказать, вынудил согласие Совета. «Трудовик», объявивший себя, когда понадобилось, с. - ром, он теперь готовился на роль «заложника революционной демократии» в стане «буржуазии» и принимал соответственные позы. Это место было ему нужно до зарезу.

А Совет решил представителей демократии в правительство не посылать. В воспоминаниях Суханова, Мстиславского и некоего «гр. В. В-ого» рассказано, как Керенский преодолел это препятствие. Он произнес бессвязную речь, рекомендуя себя, требуя «доверия» и поддержки, заявляя о «готовности умереть», обещая «с почетом» освободить из Сибири политических заключенных, «не исключая и террористов». «Товарищи, в моих руках находились представители старой власти, и я не решился выпустить их из своих рук... Я не могу жить без народа, и в тот момент, когда вы усомнитесь во мне, убейте меня!» Произнеся эту речь «то замирающим шопотом, то захватывающими нотами, с дрожью в голосе», Керенский выбежал из собрания, не дождавшись голосования, но с предполагаемым разрешением «объявить правительству, что он входит в его состав с разрешения Совета, как его представитель».

Помимо принципиального взгляда на правительство, как на «буржуазное», была и другая причина воздержания социалистов соучастия во власти. Я упоминал, что социалистические партии держались в стороне от {305} широкого рабочего движения последних дней перед революцией. Они были застигнуты врасплох, не успев организовать в стране своих единомышленников. Родзянко, который смешивает всех левых в одну кучу, приписывает им заранее обдуманный план. Такого плана не существовало, и именно поэтому правительство было сильно.

Керенский именно на идее буржуазной революции разыгрывал и в течение восьми месяцев свою посредническую роль.

Даже Ленин вплоть до июля держался этой идеи, а его ученики, Зиновьев и Каменев, на этом основывали свое недоверие к своевременности октябрьского переворота. Возвращаясь к первым дням революции, ораторы на съезде советов 30 марта откровенно признавали эту «психологическую» причину своего воздержания от власти. «Нам не было еще, на кого опереться. Мы имели перед собой лишь неорганизованную массу», говорил Стеклов. «Мы не чувствовали в первые дни революции почвы под ногами для захвата власти», повторял военный врач Есиповский. При отсутствии этой почвы, подчеркивал Суханов (Гиммер), социалистам «пришлось бы делать своими социалистическими руками буржуазное дело, и это было бы гибелью доверия демократии и социалистических партий к своим вождям». Таким образом, «буржуазное» правительство получило отсрочку и не могло не быть признано, именно как власть по праву.

Однако же, и Совет не хотел отказаться от своей доли фактической власти. Между этими двумя, главнейшими факторами необходимо было установить определенное соглашение. Потребность в этом чувствовалась едва ли не больше со стороны Совета, нежели со стороны Временного правительства. По крайней мере, инициатива переговоров принадлежала исполнительному комитету Совета р. и с. депутатов. Поздно вечером 1 марта от его имени явилась к временному комитету Думы и правительству делегация в составе Чхеидзе, Стеклова, Суханова, Соколова, Филипповского и др. с предложением обсудить условия поддержки правительства демократическими организациями.

Они принесли и готовый текст этих условий, которые должны были быть {306} опубликованы от имени правительства. Для левой части блока большая часть этих условий была вполне приемлема, так как они входили в ее собственную программу. Сюда относились: все гражданские свободы, отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений, созыв Учредительного Собрания, которое установит форму правления, выборы в органы самоуправления на основании всеобщего избирательного права, полная амнистия. Но были и пункты существенных разногласий, по которым завязался продолжительный спор, закончившийся соглашением только в 4 часа утра. Кн. Львов отсутствовал. Гучков в эту ночь с 1 на 2 марта ездил на вокзалы Варшавский и Балтийский, чтобы предупредить прибытие в Петербург войск, посланных царем для усмирения восстания. Надо пояснить, что еще 28 февраля в Ставке смотрели на волнения в столице, как на бунт, который можно усмирить.

Для этой цели были назначены части войск с Северного и Западного фронта, ген. Иванов назначен диктатором с объявлением военного положения в Петербурге, и царь выехал 1 марта из Ставки в Царское. Но в то же время наши инженеры Некрасов и прогрессист Бубликов вместе с левыми вошли в связь с железнодорожным союзом и оказались хозяевами движения по всей железнодорожной сети. Под этими впечатлениями находился и исполнительный комитет Совета р. и с. депутатов, и, может быть, этой угрозой объясняется и настроение делегатов и их сравнительная уступчивость в ночь на 2 марта.

В. В. Шульгин очень картинно описал внешнюю сторону нашего совещания с делегатами. «Это продолжалось долго, бесконечно... Чхеидзе лежал... Керенский иногда вскакивал и убегал куда-то, потом опять появлялся... Я не помню, сколько часов все это продолжалось. Я совершенно извелся и перестал помогать Милюкову, что сначала пытался делать... направо от меня лежал Керенский,... по-видимому, в состоянии полного изнеможения. Остальные тоже уже совершенно выдохлись». Шульгин наклонился к Чхеидзе спросить, почему они так настаивают на выборном офицерстве. Чхеидзе «поднял на меня совершенно усталые глаза, поворочал белками и {307} шопотом же ответил: «...Вообще все пропало... чтобы спасти, надо чудо... Надо пробовать... Хуже не будет... Потому что, я вам говорю, все пропало»... Один Милюков сидел упрямый и свежий».

Увы, я тоже не был «свежим». Это была уже третья бессонная ночь, проведенная безвыходно в Таврическом дворце. Обрывки ночи я проводил на уголке большого стола в зале бюджетной комиссии, прикрываясь шубой, по соседству с лежавшим рядом Скобелевым, который тоже не проявлял радужного настроения. Но меня поддерживало сознание важности переговоров, по-видимому, далеко не всем ясной.

Шаг за шагом я отвоевывал у делегации то, что было в их тексте неприемлемого. Так, я не согласился считать «вопрос о форме правления открытым» (они хотели тут провести республиканскую форму). Они согласились также вычеркнуть требование о выборности офицеров, о чем спросонку услышал Шульгин. Я ограничил «пределами, допускаемыми военно-техническими условиями», осуществление солдатами гражданских свобод и отстоял «сохранение строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы», при введении равенства солдат «в пользовании общественными правами». Но я не мог возражать против «неразоружения и невывода из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении» и только что обеспечивших нам победу. Ведь было неизвестно в тот момент, не придется ли им сражаться далее с посланными на столицу «верными» частями. О настроении солдат я уже говорил.

Когда, наконец, все было соглашено между нами в тексте, который должен был появиться от имени правительства, я поставил вопрос, какие компенсации может дать в обмен Совет р. и с. депутатов. Вопрос был для делегатов неожиданный, но они признали его справедливость. Н. Д. Соколов тут же набросал проект такого заявления от имени Совета. Я признал его неприемлемым – и написал свой. Мой проект был принят, и в нем заключалось обязательство Совета восстановить порядок. «Нельзя допускать разъединения и анархии.

Нужно {308} немедленно пресекать все бесчинства, грабежи, врывание в частные квартиры, расхищение и порчу всякого рода имущества, бесцельные захваты общественных учреждений. Упадок дисциплины и анархия губят революцию и народную свободу. Не устранена еще опасность военного движения против революции. Чтобы предупредить ее, весьма важно обеспечить дружную согласованную работу солдат с офицерами... Армия сильна лишь союзом их». Это было приблизительно то же, что я говорил солдатам с вышки полка. И это было принято к напечатанию от имени Совета! Соглашение было подписано и признано окончательным...

Но в это время вернулся Гучков из своего объезда. Он начал возражать – и сорвал соглашение. Решение было отложено на следующий день, и в промежутке примирительное настроение делегации изменилось. По настоянию Родзянко, 2 марта к вечеру переговоры возобновились, и обещанная правительству поддержка была введена в ограниченные рамки. Совет подчеркивал, что «новая власть создалась из общественно-умеренных слоев общества» и что, следовательно, за. нею надо присматривать. «В той мере», в какой она будет осуществлять эти (свои) обязательства, «демократия должна оказать ей свою поддержку». Это было знаменитое «постольку – поскольку». При этом еще правительство должно было обязаться не пользоваться военными обстоятельствами для промедления реформ, ею признанных. Все соотношение между нашими обязательствами, формулированными ими и добровольно принятыми нами – и их обязательствами, формулированными мною и принятыми ими, таким образом затушевывалось и менялось в сторону классовой подозрительности.

Тут уже намечались зародыши будущих затруднений в отношениях между нами, «цензовиками», и «революционной демократией». Оба заявления появились в печати рядом: их заявление, проредактированное нами, от имени правительства и мое заявление, проредактированное и пополненное ими, от имени Совета р. и с. депутатов. А для полюбовного разрешения дальнейших разногласий при выполнении взаимных обязательств была создана {309} «контактная комиссия» («Контактная комиссия» была образована 10 марта. (Примеч.ред.).). К ее функционированию я еще вернусь. То, что можно было сделать на бумаге, было, во всяком случае, сделано.

Оставалось решить последний из больших вопросов образования новой власти: определить положение царя. Что Николай II больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто как-то не думал.

Professor Program Co j of Office Systems

Документ

NOS +362.04 Nonproliferative diabetic retinopathy ... Number: R213213892308 Patient Name : LENA CRAC Claim Paid ... Microsoft Office Suite 2003 and 2007 Certification ... resume for electronic (OCR ) scanning, all ... Encounter Form Theresa Dayton "s Patient Encounter ...

Przedsiębiorczość w polsce raport

Документ

2002 r. wynik przemysłu był dodatni (przed rokiem ujemny), w ... Komisji Europejskiej szczególnie mocno podkreślane jest pozytywne ... . Aktualnie w sądach okr ęgowych i rejonowych funkcjonuje 139 ... 2003 -04 -15 - Rada Ministrów podjęła uchwałę o upoważnieniu ...

Специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился со спикером нижней палаты российского парламента ВЯЧЕСЛАВОМ ВОЛОДИНЫМ и выяснил, что тот думает о себе, о Владиславе Суркове, о Сергее Кириенко и о Владимире Путине. И о том, что будет со всеми ними дальше.

В кабинете Вячеслава Володина висит живописный портрет Владимира Путина с собакой. Президент и собака на этом портрете в ромашках. Просматривается трудноуловимая художническая ирония.

Это художник Сергиенко,- пояснил Вячеслав Володин.- Питерский. Достойный.

- Видимо, из прежнего кабинета картина переехала?

Да. Конечно.

- А из какого количества кабинетов переехали вы сами уже? Прежде чем вернулись сюда, в Думу.

Когда пришел в Государственную думу, а был 1999 год. Было очень интересно. Было много людей таких ярких!

Да и вы, я помню, вы были одним из самых контактных людей, и, по-моему, не только в «Единой России». Всегда можно было подойти и получить ответ, и не соскучиться… И так все изменилось…

Мне было 35 лет! И здесь очень много было таких политических тяжеловесов! Большая конкуренция…

- Жириновский, Зюганов?

И они, конечно. Очень много было людей, которые были известны как федеральные политики… Было, наверное, где-то около 20 бывших министров, в разное время занимавших эти должности. Сейчас из них, по-видимому, остался только Кулик Геннадий Васильевич, ему уже 82 года, но, надо отдать должное, он настолько работоспособен, что может дать фору любому молодому депутату. И Кобзон, и Терешкова… Она, между прочим, не просто все время присутствует в зале заседаний, но если даже ей нужно уехать и она начинает объяснять, что ее не будет какое-то время, то все говорят: «Валентина Владимировна, да конечно, вы даже не спрашивайте, езжайте!» Это такие люди, у которых ответственность до сих пор на первом месте.

И вот когда речь идет о проблеме посещаемости заседаний, то это не про них!

Насчет уехать… Я помню, как спросил ее однажды в Ново-Огарево, после того как она поговорила с Владимиром Путиным о перспективах полета на Марс, не хотела бы она сама слетать, и она горячо откликнулась: «Конечно, я сейчас только об этом и думаю, если честно!» Я говорю: «Но вы же понимаете, что это полет в один конец и возвратиться уже не получится». Она отвечает: «Конечно. А смысл?» Действительно, не на заседание же Госдумы!

И она на самом деле говорит это искренне! И она именно так считает, так думает! У нее есть позиция, и она ее высказывает!

А из настоящих тяжеловесов в Думе сейчас, по-моему, только Александр Карелин. Он ведь еще оказался таким… умным борцом. Не со всеми борцами это бывает!

Я бы так не накатывал на борцов! Для меня это учитель. Когда в студенческие годы увлекался греко-римской борьбой.

- Да ну?

И за своего учителя я всегда заступлюсь.

- За него заступаться не надо. Он, слава богу, может сам за себя постоять.

Поймите, политика - это тоже профессия. И призвание. И кому-то дано, кому-то не дано. Карелину дано. У него это состояние души.

- А вам дано?

Могу одно сказать: если ты свою работу не любишь, то не будет получаться. И в принципе ходить на работу, если тебе это неинтересно, смысла никакого. Это явно закончится тем, что наживешь какие-то болезни. Поэтому работа должна нравиться, она должна увлекать, ты должен ее однозначно любить.

- А, то есть вам это все еще и нравится! А работать первым замом главы администрации тоже нравилось?

Конечно.

- И разве не больше нравилось, чем работать сейчас спикером?

Вообще-то ни для кого не секрет, что начиная с 1999 года я всегда избирался в Государственную думу от Саратовской области. И в 2011 году избрался, хотя после выборов и не пошел работать в Госдуму, а остался работать в правительстве, а потом перешел в администрацию президента.

- Все думали, что и в этот раз не пойдете.

Было решение президента. Для меня это доверие. И это самое главное.

Насчет решения президента стало понятно когда? В какой момент? Ну не могло же не быть хотя бы каких-то намеков, что у этой истории может быть продолжение в Госдуме, а не опять в администрации.

Ну, во-первых, не очень корректно вносить на обсуждение те вопросы, которые…

- У вас же теперь публичная должность! И теперь, наоборот, корректно.

Можно и так сказать. Но не надо выносить.

А у вас не было чувства разочарования, оттого что надо уходить из администрации, где, наверное, далеко не все дела были сделаны? В конце концов с вами туда пришло довольно большое количество людей, вы сами их привели, и далеко не все из них смогли последовать за вами в Госдуму. Вы их там оставили, а может быть, даже кого-то бросили. Чувства незавершенности не осталось в тот момент, когда вы поняли, что вы уходите в Госдуму, из-за того, что чего-то не сделали в администрации президента?

Вообще, вот так жизнь сложилась, что познакомился с президентом в 2001 году, где-то в начале сентября… Евгений Максимович Примаков в тот период времени был главой фракции «Отечество-Вся Россия» в Думе. Я у него первым заместителем. И Евгений Максимович для себя принял в тот период решение уйти с должности руководителя фракции, фактически я узнал об этом в момент разговора с ним, когда мы поехали в одной машине, и он даже мне не объяснил, куда мы едем. Потом уже я понял, когда мы въехали на территорию Кремля и зашли на второй этаж и подошли к кабинету, где висела табличка «Президент Российской Федерации Путин Владимир Владимирович». Дальше состоялся разговор, где Евгений Максимович предложил меня на должность руководителя фракции вместо себя. Так состоялось наше знакомство. Потом прошло время. Мне хотелось поехать в регион. Это был уже 2004 год, у нас в Саратовской области должны были быть выборы губернатора. Да, это был конец 2004 года. Состоялся разговор с президентом, и он сказал, что было бы правильно сосредоточиться на работе в партии. Для меня, не скрою, ближе была работа именно в исполнительной власти. Но для себя внутреннее решение принял: нужно слушать его и принять это за правило. И вот вместе с Андреем Юрьевичем Воробьевым, который возглавил исполком «Единой России», мы на протяжении пяти лет работали и занимались партией. А затем переход в правительство. Тоже неожиданный. Состоялся разговор с Владимиром Владимировичем, он был председателем правительства, и, соответственно, я пришел работать руководителем аппарата. А потом уже в администрацию. Это было в тот период, когда на улице было очень много людей.

- Так это называется, да? Понятно: Болотная площадь и так далее…

А те, кто пришел работать и в управление, и в разные структуры во внутриполитическом блоке, приходили работать не к Володину, а приходили работать на своего президента. Они приходили работать на свою страну.

- Но звали-то их вы.

Если говорить о тех, кто работал в управлениях, очень много ребят осталось из работавших до меня с Владиславом Юрьевичем Сурковым. Допустим, начальником управления оставался Костин Константин Николаевич, затем он возглавил фонд (Фонд развития гражданского общества.- “Ъ” ), это его было желание…

- А что, вы его уговаривали остаться?

Так вопрос не стоял. Вопрос стоял в любом случае о его переназначении, но когда мы с ним разговаривали, в принципе он хотел такую работу, которой занимается сейчас. И такое было решение принято. Начальником управления стал Олег Викторович Морозов, человек, который имел абсолютный авторитет и у депутатов Госдумы, и у членов Совета федерации, и в регионах. Ну то есть это, собственно говоря, те зоны ответственности, с которыми ему предстояло работать. Многие заместители остались работать. Хабиров работал пять лет… Иван Иванович Демидов работал где-то на протяжении года, потом сам для себя решение принял уйти в правительство. Это его было решение. Мне, конечно, хотелось, чтобы он остался… При этом я исходил из того, что те люди, которые работают в администрации, работают на президента. Пришел замначальника управления Павел Станиславович Зенькович, он работал до этого у Дмитрия Сергеевича Пескова в департаменте пресс-службы информации еще правительства, мы там познакомились.

- Только что ушел в Минобрнауки, да?

Ну, жизнь не стоит на месте.

- Он ушел, по сути, к своей бывшей подчиненной, получается, да?

Он прежде всего ушел заместителем министра. Здесь человек должен перестроить себя с пониманием, что он идет заместителем министра! Говорить о том, что да, вчера это был заместитель начальника управления, а сегодня это министр? А он был начальник управления, а сегодня заместитель… Нет, не надо… Это философия жизни… Надо всегда оставаться человеком, быть порядочным, а все остальное…

- А вы поучаствовали в назначении министра науки и образования? Все-таки человек у вас в управлении работал?

Каким образом?

- Ну, вы же лучше других знали этого человека, наверное? Поскольку он в вашей структуре работал.

Послушайте. Это профессионал своего дела, и ее…

- Надо же найти этого профессионала…

Ее знал не только я! Ее знали и мои коллеги, те, кто отвечал за вопросы, связанные с образованием, с наукой. Ольга Юрьевна Васильева до прихода в администрацию президента работала же заместителем начальника департамента правительства, поэтому у нее достаточно большой послужной список в области государственной службы!

Но мы же знаем, что кто-то с этим человеком должен, попросту говоря, прийти к президенту и познакомить, да? И показать…

Если вы об этом, то это председатель правительства! Председатель правительства и познакомит…

- Ну, кто-то должен и председателю правительства про этого человека напомнить…

А это вам надо спросить у председателя правительства!

- Я все равно уверен, что без вас тут не могло обойтись. Ну, просто по определению не могло.

Андрей, я скажу одно, что точно присутствует. Это демонизация той должности в администрации, которую я занимал. На самом деле, эта должность, безусловно, важная в системе управления администрации, но ко многим вопросам, куда ее притягивают тем или иным боком, она не имеет отношения.

- Ее всегда демонизировали, и при Владиславе Юрьевиче Суркове ее еще как демонизировали.

Да, и этой должности многое приписывается… Ну, может быть, кому-то это и тешит самолюбие, но я всегда считал, что человек в этой должности работает на президента, в интересах своей страны… И дальше придумывать ничего не надо.

А верно говорят, что вы заняли вот эту должность в администрации президента не в последнюю очередь благодаря тому, что в свое время, когда шла предвыборная президентская кампания, вы подхватили, близко к сердцу приняли идею ОНФ, показали свою эффективность, и, когда пришло время сменить Владислава Юрьевича Суркова, этим человеком стали вы?

Во-первых, идея ОНФ принадлежит нашему президенту Владимиру Владимировичу Путину. Он был председателем правительства и инициировал создание ОНФ в том виде, который мы вместе уже с другими исполнителями постарались реализовать, как он задумал.

Можно же было по-разному к этому отнестись. Можно было спокойно работать в этом направлении, а можно было со всем энтузиазмом.

А нельзя работать спокойно в направлении, когда ты работаешь с людьми! Работаешь, создавая общественное движение! Этим жить нужно!

- Но послушайте, это же не входило в ваши обязанности в правительстве: заниматься ОНФ!

Вечерами, тем более у нас темнеет рано, чем-то ведь надо было заниматься… Как раз это время такое весеннее, и еще нельзя было сказать, что день длиннее ночи…

Правильно я понимаю, что другие неравнодушные люди, в администрации президента, оказались немного в стороне от отношений с ОНФ? Это все-таки взяли на себя прежде всего вы. Как так вышло?

Наверно, это так. Но возможность коммуникаций и обсуждения в том числе этого вопроса была всегда, и, собственно, здесь не было никаких проблем с Владиславом Юрьевичем, он никогда этому не препятствовал, мы всегда могли эту тему обсуждать.

А правильно я понимаю, что Владислав Юрьевич Сурков сыграл, мягко говоря, немалую роль в вашей карьере? Не было… не знаю, как сказать, чувства некоторой неловкости или дискомфорта - прийти, грубо говоря, на его место и занять его?

А надо исходить из того, что было его решение уйти с этой должности. Это его было решение. А когда решение состоялось и в отношении меня, мы с ним встретились… Но это было его решение! Это решение было не сверху!

- И что он вам сказал? В добрый путь?

- «Разберешься»,- говорит…

- И все?

Я спросил… Говорю: «Как здесь?» Он говорит: «Разберешься».

- Разобрались?

Вроде да… Пятилетний цикл политический с момента выборов в Государственную думу 2011 года и завершая новыми выборами пройден…

- А если говорить про этот цикл, выборы по одномандатным округам - ваша идея?

Это идея нашего президента Владимира Владимировича Путина. Вообще, если говорить об этом, он всегда был сторонником более открытой модели выборов…

- Но в свое время кто же тогда упразднил такие выборы?

Вы помните, когда выборы проходили, президента, он сам инициировал установку веб-камер на всех избирательных участках, с тем чтобы снять любые разговоры про какие-то технологии и так далее! Хотя тогда для всех это было неожиданностью.

Я же помню брифинг Владислава Юрьевича Суркова в администрации президента, когда отменили выборы по одномандатным округам. Это был беспримерный брифинг! В течение полутора часов он старался объяснить, как это хорошо с точки зрения демократических процедур. И объяснение было настолько подробным и дотошным, что никто его не понял, но все были согласны к концу разговора с тем, что да, похоже, так и надо было поступить.

На том этапе надо было создавать сильные партии, переход на партийную систему и уход от одномандатных округов способствовал решению этой задачи. Партии от этого выиграли, и они моментально стали набирать политический вес. Но в стратегическом плане…

- Сильные партии не нужны?

Нет, не об этом… После того как партии сформировались, стали конкурировать партийные бренды, а не личности. Наполнение партийных списков авторитетными людьми уже стало вторичным. Это плохо очень, потому что качество представительства в Думе стало снижаться. И когда было принято решение о возврате выборов по одномандатным округам, это моментально сработало в плюс именно на качественную сторону выборов. И в этом плане серьезную роль сыграло предварительное голосование, праймериз в ходе выборной кампании «Единой России», когда, в общем-то, за достаточно такой короткий промежуток времени огромная партия практически провела ребрендинг, потому что все сомнительные кандидаты пролетели, не пройдя предварительное голосование, а пришло в политику много ярких людей. Здесь нужно сказать, что эти вопросы очень близко для себя принял председатель партии Дмитрий Анатольевич Медведев. Он сделал все для того, чтобы предварительное голосование состоялось качественно. А оно было не очень, мягко сказать, выгодно некоторым представителям региональных элит, у которых было желание протащить своих. Так появились новые люди в партии.

А вы не пожалели потом об этом, когда вам пришлось объясняться, например, за Петра Толстого по поводу еврейского вопроса?

Что касается того, что пожалел или не пожалел… Конечно, не пожалел. То, что в Думу пришли такие яркие люди и профессиональные в своей сфере… в журналистике тем более… Не так много журналистов в Думе, и Толстой для Думы это, безусловно, приобретение… В хорошем смысле этого слова… А что касается высказываний, я бы не стал здесь из этого создавать проблему, а если она получилась из-за неосторожных двусмысленных высказываний и стала нарастать, то нужно сделать все для того, чтобы особенно в такой тонкой сфере, как вопрос межнациональный, взять и найти…

- Александра Бороду?

Если есть возможность урегулирования этих недопониманий, сложностей, необходимо сделать все для этого… Никому, никому, ни одной национальности, ни одному здравому человеку не выгодно, чтобы возникали трения на этой почве, потому что это путь в никуда, в бездну. И в этой связи могу спасибо сказать и Александру Моисеевичу Бороде, и представителям, соответственно, Конгресса еврейских общин, и многим общественным деятелям, кто в этой ситуации занял позицию по снятию напряжения!

Тут вам пришлось, видимо, и с администрацией президента рука об руку трудиться. С Сергеем Кириенко… Когда вы с ним впервые столкнулись?

Сергея Кириенко знаю давно, для работы в администрации он - один из подготовленнейших людей! И как только его назначили, мы договорились, чтобы Татьяна Геннадьевна Воронова оставалась начальником управления и, соответственно, произошла передача дел… ну, на основе преемственности. Это была его просьба. А потом решили, уже в любом случае дальше он будет формировать так, как считает нужным. Сейчас она перешла на работу в Госдуму.

- Вам Владислав Сурков сказал: «Разберешься». А вы что сказали Кириенко?

Ему даже этого говорить не надо было. И он просто подготовлен для этой работы достаточно. И мы знакомы давно.

- А говорят, что возникли все-таки в конце концов между вами некоторые трения.

Надо спросить у тех, кто говорит.

Но, например, история с посещением заседаний Госдумы сотрудниками управления внутренней политики возникла… Их перестали пускать в какой-то момент в их ложу…

Просто дело в том, что, учитывая, что раньше приходили когда хочешь и кто хочешь, и не пойми кто зачастую…

- То есть при вас в администрации…

Полпред президента в Госдуме Гарри Минх — это человек, без которого мы не можем по регламенту обсуждать вопросы. А с ним приходят уже те, кого считают нужным они привести. Это вопросы, которые не регламентируются уже. Это уже вопросы, которые они сами обсуждают: кто там рядом будет, начальник департамента - не начальник департамента или начальник управления…

- То есть все-таки договорились в конце концов.

Просто иногда у нас темы, которые выеденного яйца не стоят, приобретают медийное значение. Других тем нет для информационной повестки — и эта годится. Запрос на какие-то интриги всегда существует. Но есть еще и воля президента.

Вы несколько раз за время этого разговора сказали, что исполняете волю Владимира Путина. И в администрации это было, и в правительстве. И здесь, в Думе, вы чувствуете себя исполнителем воли президента?

Но вам не кажется, что статус другой здесь? Президентская повестка не должна стать безусловной повесткой спикера Госдумы или самой Госдумы.

Вы сами даете такие формулировки. Об этом речи не идет. Президент подчеркнул, что ему важно, чтобы парламент был уважаемым институтом в обществе, чтобы он был эффективным, а решения принимались в интересах всей страны. Вот о чем речь идет. А вы о чем подумали?

Я подумал о том, что вам нужно, мне кажется, быть именно в этой должности, по ее формату, более независимым в стратегии и в вашей собственной повестке. Именно на этой работе.

Смотрите, если президент говорит о том, что парламент должен быть эффективным, институт должен быть уважаемым, а решения должны приниматься в интересах страны, то в моем понимании это ровно то, чем я должен заниматься.

- А, просто так совпало?

Дело не в том, что совпало, а дело в том, что если ты в политику пришел в составе политической структуры, победившей на выборах при поддержке своего лидера, а наш президент - это моральный лидер партии, он ее создатель, и в этом плане он имеет полное право напутствовать и говорить о том, как он видит развитие и работу парламента. Ведь это видение основано на том, что его партия победила! Нет?

- Победила, да.

А мы начинаем искать какие-то лазейки, премудрости… И что тут надо отодвинуться, здесь надо показать самостоятельность, независимость… Это неправильно! Так себя могут вести председатели оппозиционных партий. Они сами избирались не благодаря, а вопреки. А оппонентов у власти и так хватает.

- И вы правда считаете, что это и есть оппозиция?!

А что, депутат Куринный из КПРФ - не оппозиция?

А вот интересно, судьба главы комитета по международным делам была решена в тот момент, когда в Екатерининском зале об этом сказал президенту лидер ЛДПР?

Вы о чем?

Было же, наверное, желание привести к руководству этим ключевым комитетом члена «Единой России». И мы знаем кого. Насколько я понимаю, Вячеслава Никонова.

- …Что касается этого решения, то оно обсуждалось с участием всех партий…

- Главное - с участием президента. Разве не он решил?

Три партии обратились к президенту с просьбой, чтобы комитет возглавил Леонид Слуцкий.

- Но до этого было жаркое выступление Владимира Вольфовича Жириновского перед президентом.

Оно поддержано было и КПРФ, и «Справедливой Россией», поэтому это было мнение трех фракций.

- Но «Единая Россия» планировала же другую кандидатуру?

Да. Другую кандидатуру.

Хорошо. А могут быть теперь пересмотрены какие-то законы, принятые прежним составом Думы? Скорректированы? Например, «пакет Яровой».

По некоторым возможно. Допустим, по закону, связанному с декриминализацией наказания за насилие в семье, это произошло. Потому что объективности ради просто надо это признать: раньше была совершена ошибка. И соответственно, побои, имеющие отношение к нанесению ущерба здоровью, но не влекущие его расстройства… ссадины, синяки… Они были отнесены к наказанию куда более жесткому, чем, допустим, побои, влекущие расстройство здоровья. Это сотрясение головного мозга, когда человек на несколько дней попадает в больницу, представьте себе! Ошибку поправили. Более того, эта ошибка была еще связана с тем, что, допустим, если отец дал сыну…

- Пощечину.

Ну, пощечину обычно мужчины не дают. Подзатыльник. Это наказывалось уголовным наказанием. Относилось к уголовной статье. А если сосед дал затрещину просто ребенку, то это административная ответственность. Если два брата подрались, то уголовная ответственность, а если подрался с соседом, то административная. То есть мы с вами понимаем, что такую ошибку нужно было исправлять. И ее исправили. Несмотря на то, что закон был принят даже меньше года назад. Поэтому нужно смотреть, исходя из правоприменительной практики.

Вот мы приняли достаточно серьезный блок законов, связанных с развитием социально ориентированных НКО. И впервые НКО - это, кстати, большая достаточно работа, которую мы вели раньше в администрации, она была завершена тем, что социально ориентированные НКО, а у нас их большинство,- получили возможность участвовать в реализации госуслуг. Но этот закон вступил в силу только с января этого года, и нам важно посмотреть правоприменительную практику. Нам необходимо посмотреть, как на региональном уровне… Допускают их к конкурсу, не допускают. И «закон Яровой» надо посмотреть, исходя из правоприменительной практики. Необходимо время для того, чтобы мы посмотрели, как реализуется норма, какие возникают проблемы, а дальше уже субъекты законотворческой инициативы, будь это правительство или депутаты, могут инициировать изменения.

А вам не кажется, что надо из закона об НКО убрать словосочетание «иностранный агент»? Многие люди не могут с этим смириться. Просто не могут принять формулировку, в соответствии с которой они агенты, тем более иностранные. Не проще наконец взять и заменить формулировку с английской кальки на русские слова. Столько времени идет об этом дискуссия, и люди до сих пор страдают просто физически от того, что их называют иностранными агентами.

Ну, здесь всегда есть выбор! Быть или не быть иностранным агентом! Не получают деньги от иностранного государства - и не будет, соответственно, формулировки «иностранный агент». Кстати, именно так поступила Людмила Михайловна Алексеева, известная правозащитница и руководитель Хельсинкской группы, она сказала, что отказалась от иностранного финансирования и для нее реноме и уважение внутри страны дороже, чем те деньги, которые она могла бы получить.

- В общем, не будете отказываться от понятия «иностранный агент», дорого оно вам.

Мы исходим из мировой практики, не в России придуман этот термин.

- Но в том-то и дело, что мы-то в России.

Мы в России, но этот термин придумали законодатели США. Закон, который такую формулировку вводит, именно принят на территории США впервые, и поэтому когда нам начинают из Совета Европы и ПАСЕ говорить о необходимости отмены этой формулировки, мы им говорим: «Давайте эту тему обсудим с законодателями США, уйдет эта норма из их законодательства, и мы, возможно, будем ее тоже пересматривать». А так получается, вот здесь, в России, уберите, а страна, которая продвигает стандарты в этой области и в области развития гражданского общества, она такие нормы у себя оставит. Послушайте, так нельзя! Это двойные стандарты!

Да я говорю про то, чтобы просто эту кальку, словосочетание «иностранный агент» заменить, она для российского уха слишком уж много значит. Слишком тяжелое прошлое у такого словосочетания, «иностранный агент». Ну назовите это просто по-другому. Для многих это выход.

Эта норма касается тех НКО, которые получают деньги из-за рубежа на политическую деятельность. Поэтому…

- Поэтому вы и не хотите отказываться, чтобы именно это было клеймо на них - «иностранные агенты».

Что значит «клеймо»?

- Потому что для кого-то это выглядит именно так. Как клеймо.

Вы не берите деньги зарубежного государства, и всегда есть возможность не попадать под это определение.

- Ну, я понял, что все равно в воспитательных целях понятие «иностранный агент» останется.

Не может политика финансироваться из-за рубежа, не может!

Мы говорили о разном. Я говорил о том, чтобы осталось то же самое понятие, но чтобы назвать его просто по-другому!

А я говорю о сути вопроса! Это определение — «иностранный агент» — говорит о том, что организация деньги получает из-за рубежа на политическую деятельность. И, кстати, такие организации не закрываются!

- «Иностранные агенты» - враги то есть.

Такую организацию не закрывают, она свою деятельность продолжает, более того, в случае, если она захочет выйти из этого определения, законом это тоже разрешено! Прекращает получать средства из-за границы, и уже через год выходит из-под этого определения!

- И в ПАСЕ российская делегация не вернется пока, видимо?

В ПАСЕ не вернемся, пока не будут отменены дискриминационные нормы регламента, которые позволяют, причем небольшому количеству членов ПАСЕ, лишать голоса национальные делегации. Если эта норма в регламенте будет отменена, Россия вернется. И кстати, нужно отдать должное председателю ПАСЕ Педро Аграмунту, буквально вчера он прислал письмо по итогам консультаций с членами ПАСЕ. Он в рамках постоянного комитета ПАСЕ предложил, и его коллеги поддержали, что необходим диалог, и предметом ближайшего обсуждения как раз будет рассмотрение вопроса регламентных норм и участия российской делегации. Он стремится, чтобы все-таки в ПАСЕ было 47 стран-участниц, и мы за это. Но нам важно, чтобы права делегации были защищены. И где-то в начале марта состоится Парламентская ассамблея в Мадриде, куда от Государственной думы поедут Петр Олегович Толстой, Леонид Слуцкий для обсуждения вопросов, как раз связанных с процедурой регистрации и участия национальных делегаций в работе Парламентской ассамблеи. Это в том числе предмет письма, которое прислал Аграмунт.

Нигде, я вижу, вам не скучно. Этот срок депутатских полномочий вы точно проведете в Думе, и, по сути, вы еще после этого будете относительно молодым человеком. Должны же быть по определению амбиции у политика. Вы вообще думали, что дальше будет с вами? Или для вас воля президента в данном случае имеет главное значение? Вот опять что он скажет, то и будет?

Как я ни отвечу, вы все равно подвергнете сомнению.

- Конечно.

Поэтому…

- Поэтому просто ответьте уже правду.

Я вам просто отвечаю. Не было у меня никаких планов. Никогда не думал, что перейду работать в правительство. Не было планов перехода в администрацию. Переход в Думу - неожиданный. Но везде старался через самореализацию качественно сделать работу. А ее много. Законов у нас 2343 на момент начала этой сессии было - с учетом того, что где-то немногим более тысячи законов внесены прежним составом, а остальные были внесены начиная с 1993 года. И в этой связи нам необходимо организовать профессиональную экспертизу законопроектов и выстроить системный подход. Вот закон о защите животных, резонансный, лежит в Думе длительное время. Почему? Закон о черных списках пассажиров в авиационных компаниях тоже лежит. И таких законов накопилось, которые общество ждет, полно.

- А к абортам как вы относитесь?

Ну, это прямо вопрос, конечно…

- А почему нет?

Эта тема деликатная, с одной стороны. Потому что… как вам сказать…

- Но она тоже обсуждается.

Тут надо исходить из того, что женщина, которая принимает такое решение, она принимает его, исходя из причин! Вот эти причины у каждой женщины могут быть свои! Бывает ситуация, когда по-другому никак! Под одну гребенку нельзя грести. Сколько случаев, столько и ситуаций! Тем более жизненных!

Про жизненные ситуации мы через несколько минут продолжили говорить уже в пустом зале пленарных заседаний. Он показывал этот зал и говорил, что надо думать обо всех мелочах, так как они никакие не мелочи:

Видите, там, в конце зала, пол поднимается ближе к потолку. И там у депутатов меньше воздуха становится! Потому что там меньше кислорода… Пойдемте туда…

Я, конечно, не очень хотел после этих пояснений. Но он убедил меня, что сейчас нет же тут никого, кроме нас, кто мог бы надышать углекислого газа.

По пути Вячеслав Володин показал место, где сам сидел еще в 1999 году, рядом с Евгением Примаковым. Теперь на его месте была табличка «Поклонская».

Я думаю, она и не знает, на чьем месте сидит…- покачал головой Вячеслав Володин.

Мы подошли к последнему ряду.

Видите, тут Николай Валуев сидит? - спросил он.

Конечно, я видел. Кресло было отодвинуто на метр по сравнению с другими. И подлокотник был в полтора раза длиннее. Это был спецзаказ.

Так вот, Валуев, сидя тут, где так мало воздуха, ни на что не жаловался. А пожаловалась депутат Вера Ганзя от КПРФ. А она вообще в первом ряду сидит. И ей воздуха не хватает! - воскликнул господин Володин.- И мы пошли навстречу! Некоторым повезло. Вон тот угол наверху, с депутатами «Единой России», уже рассадили.

За счет чего же? Какие скрытые резервы?

Спикер и вице-спикеры имели дублирующие места в зале. Отказались от них! Пожертвовали.

Но всех так не перерассажаешь.

Думаем провести реконструкцию зала за счет двух гостевых лож,- кивнул Вячеслав Володин на места для сотрудников правительства и администрации президента.- Ну чего же Валуев сидит в безвоздушном пространстве…

Может, лучше кондиционирование наладить?

Усилили уже. Боюсь, если еще добавить, простывать будут люди… Болеть…- вздохнул Вячеслав Володин.

Андрей Колесников

1 (14) ноября 1916 года депутат и лидер кадетской партии Павел Милюков произнес в Государственной думе свою знаменитую антиправительственную речь: «Глупость или измена?». Его выступление до предела подогрело и без того взбудораженное общественное мнение и, по существу, стало сигналом для начала активной подготовки революции, разразившейся уже через 3 месяца. Милюков, поначалу ставший в новом правительстве министром иностранных дел, уже через два месяца потерял и свой пост, и всякое влияние на политическую ситуацию в России. Он умер в Париже в 1943 году. До самого недавнего времени историки полагали, что он пал жертвой собственной глупости. Однако, вновь открытые архивные документы, говорят о другом…

Иван Лопатин

Речь П. Н. Милюкова на заседании Государственной думы

После значительного перерыва в работе Дума все же собралась 1 ноября 1916 г. К этому времени в стране сложился такой политический климат, что даже правые депутаты начали критиковать "бездарных министров", в своей нашумевшей речи на осенней сессии 1916 г. в Думе, текст которой распространялся по стране в списках, П.Н. Милюков показал очевидность того, что политика правительства была продиктована "либо глупостью, либо изменою".

П.Н. Милюков. - Господа члены Государственной Думы. С тяжелым чувством я вхожу сегодня на эту трибуну. Вы помните те обстоятельства, при которых Дума собралась больше года тому назад, 10 июля 1915 г. Дума была под впечатлением наших военных неудач. Она нашла причину этих неудач в недостатках военных припасов и указала причину недостатка в поведении военного министра Сухомлинова.
Вы помните, что страна в тот момент под впечатлением грозной опасности, ставшей для всех очевидной, требовала объединения народных сил и создания министерства из лиц, к которым страна могла бы относиться с доверием. И вы помните, что тогда с этой кафедры даже министр Горемыкин признал "что ход войны требует огромного, чрезвычайного подъема духа и сил". Вы помните, что власть пошла тогда на уступки. Ненавистные обществу министры были тогда удалены до созыва Думы. Был удален Сухомлинов, которого страна считала изменником (голос слева: "Он и есть"). И в ответ на требования народных представителей в заседании 28 июля Поливанов объявил нам, при общих рукоплесканиях, как вы помните, что создана следственная комиссия и положено начало отдаче под суд бывшего военного министра.
И, господа, общественный подъем тогда не прошел даром: наша армия получила то, что ей было нужно, и во второй год войны страна перешла с тем же подъемом, как и в первый. Какая, господа, разница, теперь, на 27-м месяце войны, разница, которую особенно замечаю я, проведший несколько месяцев этого времени за границей. Мы теперь перед новыми трудностями, и трудности эти не менее сложны и серьезны, не менее глубоки, чем те, перед которыми мы стояли весной прошлого года. Правительству понадобились героические средства для того, чтобы бороться с общим расстройством народного хозяйства. Мы сами те же, что прежде. Мы те же на 27-м месяце войны, какими были на 10-м и какими были на первом. Мы по-прежнему стремимся к полной победе, по-прежнему готовы нести необходимые жертвы и по-прежнему хотим поддерживать национальное единение. Но я скажу открыто: есть разница в положении.
Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе... (голоса: "Верно"), ибо по отношению к этой власти и попытки исправления, и попытки улучшения, которые мы тут предпринимали, не оказались удачными. Все союзные государства призвали в ряды власти самых лучших людей из всех партий. Они собрали кругом глав своих правительств все то доверие, все те элементы организации, которые были налицо в их странах, более организованных, чем наша. Что сделало наше правительство? Наша декларация это сказала. С тех пор, как выявилось в Четвертой Государственной Думе то большинство, которого ей раньше не доставало, большинство, готовое дать доверие кабинету, достойному этого доверия, с этих самых пор все почти члены кабинета, которые сколько-нибудь могли рассчитывать на доверие, все они один за другим систематически должны были покинуть кабинет. И если мы говорили, что у нашей власти нет ни знаний, ни талантов, необходимых для настоящей минуты, то, господа, теперь эта власть опустилась ниже того уровня, на каком она стояла в нормальное время нашей русской жизни (голоса слева: "Верно, правильно"), и пропасть между нами и ею расширилась и стала непроходимою. Господа, тогда, год тому назад, был отдан под следствие Сухомлинов, теперь он освобожден (голоса слева: "Позор"). Тогда ненавистные министры были удалены до открытия сессии, теперь число их увеличилось новым членом (голоса слева: "Верно", голоса справа: "Протопопов"). Не обращаясь к уму и знаниям власти, мы обращались тогда к ее патриотизму и к ее добросовестности. Можем ли мы это сделать теперь.? (голоса слева: "Конечно нет").
Во французской желтой книге был опубликован германский документ, в котором преподавались правила, как дезорганизовать неприятельскую страну, как создать в ней брожение и беспорядки. Господа, если бы наше правительство хотело намеренно поставить перед собой эту задачу, или если бы германцы захотели употребить на это свои средства, средства влияния или средства подкупа, то ничего лучшего они не могли сделать, как поступать так, как поступало русское правительство (Родичев с места: "К сожалению, это так"). И вы, господа, имеете теперь последствия, Еще 13 июня 1916 г. с этой кафедры я предупреждал, что "ядовитое семя подозрения уже дает обильные плоды", что "из края в край земли русской расползаются темные слухи о предательстве и измене". Я цитирую свои тогдашние слова. Я указывал тогда, - привожу опять мои слова, - что "слухи эти забираются высоко и никого не щадят". Увы, господа, это предупреждение, как все другие, не было принято во внимание. В результате, в заявлении 28-ми председателей губернских управ, собравшихся в Москве 29 октября этого года, вы имеете следующие указания: "мучительное, страшное подозрение, зловещие слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся путем разрушения народного единства и сеяния розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел.
Естественно, что на этой почве возникают слухи о признании в правительственных кругах безцельности дальнейшей борьбы, своевременности окончания войны и необходимости заключения сепаратного мира. Господа, я не хотел бы идти навстречу излишней, быть может, болезненной подозрительности, с которой реагирует на все происходящее взволнованное чувство русского патриота. Но как вы будете опровергать возможность подобных подозрений, когда кучка темных личностей руководит в личных и низменных интересах важнейшими государственными делами? (аплодисменты слева, голоса: "Верно"). У меня в руках номер "Берлинер Тагеблатт" от 16 октября 1916 г. и в нем статья под заглавием: "Мануйлов, Распутин . Штюрмер ": Сведения этой статьи отчасти запоздали, отчасти эти сведения неверны. Так немецкий автор имеет наивность думать, что Штюрмер арестовал Манасевича-Мануйлова , своего личного секретаря. Господа, вы все знаете, что это не так и что люди, арестовавшие Манасевича-Мануйлова и не спросившие Штюрмера, были за это удалены из кабинета.

Нет, господа, Манасевич-Мануйлов слишком много знает, чтобы его можно было арестовать. Штюрмер не арестовал Манасевича-Мануйлова (аплодисменты слева, голоса "Верно". Родичев с места: "К несчастью, это правда"). Вы можете спросить: кто такой Манасевич-Мануйлов? Почему он нам интересен: Я вам скажу, господа. Манасевич-Мануйлов - это бывший чиновник тайной полиции в Париже, известная "Маска" "Нового Времени сообщавшая этой газете пикантные вещи из жизни революционного подполья. Но он, что для нас интереснее, есть также исполнитель особых секретных поручений. Одно из этих поручений вас может заинтересовать сейчас. Несколько лет тому назад Манасевич-Мануйлов попробовал было исполнить поручение германского посла Пурталеса, назначившего крупную сумму, говорят около 800 000 руб., на подкуп "Нового Времени". Я очень рад сказать, что сотрудник "Нового Времени" вышвырнул Манасевича-Мануйлова из своей квартиры и Пурталесу стоило немало труда затушевать эту неприятную историю. Вот, личного секретаря министра иностранных дел Штюрмера, господа, на какого рода поручения употребляли не так давно (голоса слева: "Верно", продолжительный шум).

Председательствующий. - Покорнейше прошу прекратить шум.

П.Н.Милюков. - Почему этот господин был арестован? Это давно известно и я не скажу ничего нового, если вам повторю, то, что вы знаете. Он был арестован да то, что взял взятку. А почему он был отпущен? .Это, господа, также не секрет. Он заявил следователю, что поделился взяткою с председателем совета министров. (Шум. Родичев с места: "Это все знают". Голоса: "Дайте слушать, тише"),

Председательствующий. - Прошу г.г. членов Думы соблюдать спокойствие

П.Н.Милюков. - Манасевич, Распутин, Штюрмер. В статье называются еще два имени. - князя Андронникова и митрополита Питирима , как участников назначения Штюрмера вместе с Распутиным (шум). Позвольте мне остановиться на этом назначении подробнее. Я разумею Штюрмера министром иностранных дел. Я пережил это назначение за границей. Оно у меня сплетается с впечатлением моей заграничной поездки. Я просто буду рассказывать вам по порядку то. что я узнал по дороге туда и обратно, а выводы вы уже сделаете сами. Итак, едва я переехал границу, несколько дней после отставки Сазонова , как сперва шведские, а затем германские и австрийские газеты принесли ряд известий о том, как встретила Германия назначение Штюрмера. Вот что Говорили газеты. Я прочту выдержки без комментариев.

Особенно интересна была передовая статья в "Нейе Фрейе Пресс" от 25 июня. Вот что говорится в этой статье: "Как бы не обрусел старик Штюрмер (смех), все же довольно странно, что иностранной политикой в войне, которая вышла из панславистских идей, будет руководить немец (смех). Министр-президент Штюрмер свободен от заблуждений, приведших к войне. Он не обещал, - господа, заметьте, - что без Константинополя и проливов он никогда не заключит мир. В лице Штюрмера приобретено орудие; которое можно употреблять по желанию. Благодаря политике ослабления Думы, Штюрмер стал человеком, который удовлетворяет тайные желания правых, вовсе не желающих союза с Англией. Он не будет утверждать, как Сазонов, что нужно обезвредить прусскую военную каску".

Откуда же берут германские и австрийские газеты эту уверенность, что Штюрмер, исполняя желание правых, будет действовать против Англии и против продолжения войны? Из сведений русской печати. В московских газетах была напечатана заметка по поводу записки крайне правых (Замысловский с места: "И всякий раз это оказывается ложью"), доставленная в Ставку в июле перед второй поездкой Штюрмера. В этой записке заявляется, что, хотя и нужно бороться до окончательной победы, но нужно кончить войну своевременно, а иначе плоды победы будут потеряны вследствие революции (Замысловский с места: "Подписи, подписи"). Это - старая для наших германофилов тема, но она развивается в ряде новых нападок.

Замысловский (с места) - Подписи. Пускай скажет подписи.

Председательствующий. - Член Думы Замысловский, прошу вас не говорить с места.

П.Н. Милюков. - Я цитирую московские газеты.

Замысловский (с места). - Клеветник. Скажите подписи. Не клевещите.

Председательствующий. - Член Государственной Думы Замысловский, прошу вас не говорить с места.

Замысловский. - Подписи, клеветник.

Председательствующий. - Член Государственной Думы Замысловский. призываю вас к порядку.

Вишневский (с места). - Мы требуем подписи. Пусть не клевещет.

Председательствующий. - Член Государственной Думы Вишневский, призываю вас к порядку.

П.Н. Милюков. - Я сказал свой источник - это московские газеты, из которых есть перепечатка в иностранных газетах. Я передаю те впечатления, которые заграницею определили мнение печати о назначении Штюрмера.

Замысловский (с места). - Клеветник, вот ты кто.

Марков 2-й (с места). - Он только сообщил заведомую неправду.

Председательствующий. - Я повторяю, что призываю вас к порядку.

П.Н. Милюков. - Я не чувствителен к выражениям г. Замысловского (голоса слева: "Браво, браво"). Повторяю, что старая тема развивается на этот раз с новыми подробностями. Кто делает революцию? Вот кто: оказывается, ее делают городской и земский союзы, военно-промышленные комитеты, съезды либеральных организаций. Это самое несомненное проявление грядущей революции. "Левые партии", утверждает записка, "хотят продолжать войну, чтобы в промежуток организоваться и подготовить революцию".

Господа, вы знаете, что, кроме подобной записки, существует целый ряд отдельных записок, которые развивают ту же мысль. Есть обвинительный акт против городской и земской организации, есть и другие обвинительные акты, которые вам известны. Так вот господа, та идефикс революции, грядущей со стороны левых, та идефикс, помешательство на которой обязательно для каждого вступившего члена кабинета (голоса: "Правильно!"), и этой идефикс приносится в жертву все: и высокий национальный порыв на помощь войне, и зачатки русской свободы, и даже прочность отношений к союзникам. Я спрашивал тогда себя, по какому рецепту это делается? Я поехал дальше в Швейцарию отдохнуть, а не заниматься политикой, во и тут за мной тянулись те же темные тени. На берегах Женевского озера, в Берне я не мог уйти от прежнего ведомства Штюрмера - от министерства внутренних дел и департамента полиции.
Конечно, Швейцария есть место, "где скрещиваются всевозможные пропаганды, где особенно удобно можно следить за махинациями наших врагов. И понятно, что здесь особенно должна быть развита система "особых поручений", но среди них развита система особого рода, которая привлекает к себе наше особое внимание. Ко мне приходили и говорили: "Скажите пожалуйста, там, в Петрограде, чем занимается известный Ратаев?" Спрашивали, зачем сюда приехал какой-то неизвестный мне чиновник Лебедев. Спросили, зачем эти чиновники департамента полиции оказываются постоянными посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством. Оказывается, что Васильчикова имеет преемниц и продолжательниц. Чтобы открыть пути и способы той пропаганды, о которой недавно еще откровенно говорил нам сэр Джордж Бьюкенен . Нам нужно судебное следствие, вроде того, какое было произведено над Сухомлиновым, Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели тех данных, которые следствие открыло. Мы имели то, что имеем теперь: инстинктивный голос всей страны и ее субъективную уверенность (аплодисменты).

Господа, я может быть не решился бы говорить о каждом из моих отдельных впечатлений, если бы не было совокупных, и в особенности, если бы не было того подтверждения, которое я получил, переехав из Парижа в Лондон. В Лондоне я наткнулся на прямое заявление, мне сделанное, что с некоторых пор наши враги узнают наши сокровеннейшие секреты и что этого не было во время Сазонова (возгласы слева: "Ага"). Если в Швейцарии и в Париже я задавал себе вопрос, нет ли за спиной нашей официальной дипломатии какой-нибудь другой, то здесь уже приходилось спрашивать об иного рода вещах. Прошу извинения, что, сообщая о столь важном факте, я не могу назвать его источника, но если это мое сообщение верно, то Штюрмер быть может найдет следы его в своих архивах. (Родичев с места: "Он уничтожит их").
Я миную Стокгольмскую историю, как известно, предшествовавшую назначению теперешнего министра и произведшую тяжелое впечатление на наших союзников. Я могу говорить об этом впечатлении, как свидетель; я хотел бы думать, что тут было проявление того качества, которое хорошо известно старым знакомым А.Д. Протопопова - его неумение считаться с последствиями своих собственных поступков (смех, голоса слева: "Хорош ценз для министра"). По счастью, в Стокгольме он был уже не представителем депутации, так как депутации в то время уже не существовало, она частями возвращалась в Россию. То что Протопопов сделал в Стокгольме, он сделал в наше отсутствие (Марков 2-й с места: "Вы делали то же самое в Италии"). Но все же, господа, я не могу сказать, какую именно роль эта история сыграла в той уже известной нам прихожей, через которую, вслед за другими, прошел А.Д.Протопопов на пути к министерскому креслу (голоса справа: "Какая прихожая?"). Я вам называл этих людей - Манасевич-Мануйлов, Распутин, Питирим, Штюрмер. Это та придворная партия, победою которой, по словам "Нейе Фрейе Прессе", было назначение Штюрмера: "Победа придворной партии, которая группируется вокруг молодой Царицы".

Во всяком случае, я имею некоторое основание думать, что предложения, сделанные германским советником Варбургом Протопопову, были повторены более прямым путем и из более высокого источника. Я нисколько не был удивлен, когда из уст британского посла выслушал тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь сепаратному миру. Может быть, слишком долго остановился на Штюрмере? (Возгласы: "Нет, нет!").
Но, господа, ведь на нем преимущественно сосредоточились все чувства и настроения, о которых я говорил раньше. Я думаю, что эти чувства и настроения не позволили ему занимать это кресло. Он слышал те возгласы, которыми вы встретили его выход. Будем надеяться вместе с вами, что он сюда больше не вернется. (Аплодисменты слева. Шум. Возгласы слева: "Браво!"). Мы говорим правительству, как сказала декларация блока: мы будем бороться с вами, будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдете. Говорят, что один член совета министров, услышав, что на этот раз Государственная Дума собирается говорить об измене, взволнованно вскрикнул: "Я, быть может, дурак, но я не изменник". (Смех.) Господа, предшественник этого министра был несомненно умным министром так же как предшественник министра иностранных дел был честным человеком. Но их теперь ведь нет в составе кабинета. Так разве же не все равно для практического результата, имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменою?

Когда вы целый год ждете выступления Румынии, настаиваете на этом выступлении, а в решительную минуту у вас не оказывается ни войск, ни возможности быстро подвозить их по единственной узкоколейной дороге, и, таким образом, вы еще раз упускаете благоприятный момент нанести решительный удар на Балканах, - как вы назовете это: глупостью или изменой? (голоса слева: "Одно и то же"). Когда, вопреки нашим неоднократным настаиваниям, начиная с февраля 1916 г. и кончая июлем 1916 г., причем уже в феврале я говорил о попытках Германии соблазнить поляков и о надежде Вильгельма получить полумиллионную армию, когда, вопреки этому, намеренно тормозится дело, и попытка умного и честного министра решить, хотя бы в последнюю минуту, вопрос в благоприятном смысле кончается уходом этого министра и новой отсрочкой, а враг наш, наконец, пользуется нашим промедлением, - то это: глупость или измена? (голоса слева: "Измена"). Выбирайте любое. Последствия те же.

Когда со все большею настойчивостью Дума напоминает, что, надо организовать тыл для успешной борьбы, а власть продолжает твердить, что организовать, - значит организовать революцию, и сознательно предпочитает хаос и дезорганизацию -- что это, глупость или измена? (голос слева: "Измена". Аджемов : "Это глупость". Смех). Мало того. Когда на почве общего недовольства и раздражения власть намеренно занимается вызыванием народных вспышек - потому что участие департамента полиции в последних волнениях на заводах доказано, - так вот, когда намеренно вызываются волнения и беспорядки путем провокации и при том знают, что это может служить мотивом для прекращения войны, - что это делается, сознательно или бессознательно?

Когда в разгар войны "придворная партия" подкапывается под единственного человека, создавшего себе репутацию честного у союзников (шум) и когда он заменяется лицом, о котором можно сказать все, что я сказал раньше, то это... (Марков 2-й : "А ваша речь - глупость или измена?"). Моя речь - есть заслуга перед родиной, которой вы не сделаете. Нет господа, воля ваша, уж слишком много глупости. (Замысловский: "Вот это верно".) Как будто трудно объяснить все это только одною глупостью.

Нельзя поэтому и население обвинять, если оно приходит к такому выводу, который я прочитал в заявлении председателей губернских управ. Вы должны понимать и то, почему у нас сегодня не раздается никакой другой речи, кроме той, которую я уже сказал: добивайтесь ухода этого правительства. Вы спрашиваете, как же мы начнем бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны: именно потому-то во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило объединиться, мы с ними теперь боремся. (Голоса слева: "Браво". Аплодисменты.)

Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством. Если у нас будет время, мы их скажем. И все частные причины сводятся к одной этой: неспособность и злонамеренность данного состава правительства (Голоса слева: "Правильно").
Это наше главное зло, победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании. (Голоса слева: "Верно!".) Поэтому, господа, во имя миллионов жертв и потоков пролитой крови, во имя достижения наших национальных интересов, во имя нашей ответственности перед всем народом, который нас сюда послал, мы будем бороться, пока не добьемся той настоящей ответственности правительства, которая определяется тремя признаками нашей общей декларации: одинаковое понимание, членами кабинета ближайших задач текущего момента, их сознательная готовность выполнить программу большинства Государственной Думы и их обязанность опираться не только при выполнении этой программы, но и во всей их деятельности на большинство Государственной Думы.
Кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает доверия Государственной Думы и должен уйти: (Шумные аплодисменты)".

Примечания:

Андроников Михаил Михайлович (1875-1919), князь, в 1896 г. причислен к Министерству внутренних дел; в 1914 г. уволен со службы в связи с ее непосещением и назначен чиновником особых поручений при обер-прокуроре Синода, где числился до 1917 г. Аферист и мошенник, пытался использовать в своих махинациях Григория Распутина, который его уличил и с позором изгнал, а в декабре 1916 года даже способствовал его высылке из Петрограда.

Резанов А.С. Штурмовой сигнал П.Н. Милюкова. Париж, 1924. С. 45-61. Даты: 1916